Генезис страхов или фобии как движущая сила эволюции. Страх как инструмент гетерогенеусного синтеза

Прежде чем поговорить непосредственно о природе страхов и фобий, предлагаем начать не «от печки» (от структуры самосознания, от характеристики ИИССИИДИ-Центров или, в конце концов, от нейрофизиологии головного мозга), а от нашего «front office»[1] – от генотипа и физиологической составляющей наших биологических форм и от общепринятого понятия «страх» в этой связи.

Вся многовековая история попыток изучения и научного определения феномена страха, как аффективного эмоционального состояния, на сегодняшний день привели научное сообщество в некий методологический тупик, выражающийся в семантической неопределенности и многозначности дефиниций. Не рассматривая в данной статье преданья уж совсем «старины глубокой», то есть не проводя психоанализ носящих фобическую окраску наскальных рисунков древнего человека, не касаясь древних мифов и сказаний, надо отметить, что документально подтвержденным началом изучения данной темы могут служить труды философов античности. Так, Эпикур и Платон, отмечая деструктивность проявлений страха смерти, логично понимая его как базовый страх, вполне амплификационно[2] связывали его преодоление с получением более качественной информации – с постижением истины. Примечательно, что, причисляя страх к главным человеческим страстям, они противопоставляли ему не бесстрашие, а «разумное уклонение» - осознанную осторожность.

Подход к данной теме средневековых философов пронизан теологичностью и, мы бы сказали, казусно иезуистичен: любовь к Богу по сути синонимизируется со страхом перед Богом, при котором необходимо искренне бояться совершить грех.

С наступлением эпохи Возрождения исследования феномена страха утилитаризируется: так Н. Макиавелли, придавая понятию «страх» социально-политическую значимость, считает его наиболее эффективным инструментом управления народными массами (надо отметить, что данная сентенция как никогда актуальна и для институтов государственного регулирования сегодняшнего времени). Безусловно интересны подходы к теме страха английских философов средневековья Ф. Бекона и Т. Гоббса: первый придавал скомпенсированному страху функцию сохранения жизни, второй рассматривал страх наказания как регулятор социально-экономических взаимодействий.

И. Кант декларировал, что страх перед явлениями природы, как бы мы сегодня сказали, генетически присущ любому живому существу, включая человека, а его преодоление он связывал с чувственно-рациональными особенностями конфигурации.  Если Г. Гегель, рассматривал страх как позитивное чувство, помогающее человеку обрести самость, то экзистенциалисты ХХ в., например М. Хайдеггер, несомненно «заткнув его за пояс», рассматривали страх как характеристику всего сущего, а его крайнее проявление – ужас – как инструмент, позволяющий выйти за пределы сущего, за пределы ограниченного мира (например: по Ж.П. Сатру – «человек – это тревога», по К. Ясперсу  - «страх – средство для сохранения своей идентичности, это инструмент для «трансцендентно обоснованного самосознания свободы»).

Единого однозначного определения феномена страха и до сих пор не существует, поэтому, обратясь к медицинскому аспекту этого неотъемлемого явления нашей жизни, нам остается только перечислить некоторые из них. Так, по одному из принятых определений, страх является очень сильной эмоцией некомфортного типа, следствием которой могут быть различные (внешне прямо противоположные) поведенческие реакции; точнее, по представлениям А. Ф. Фрейзера и Д. М. Брума, страх – это неоднородное состояние с неоднозначными внешними проявлениями испуганного животного, реакция приготовления животного к опасности с активизацией симпатоадреналовой регуляции, с одной стороны, а с другой стороны, — это реакция на возникшую и зафиксированную реально существующую опасность. Не вдаваясь в прострацию перечисления множества определений страха, приходится констатировать тот факт, что плюаристичность (множественность) характеристик предопределена неоднозначностью подходов к  вопросу о генезисе данного явления и объясняется отсутствием профективного понимания энергоинформационной, синтетико-эволюционной природы данного явления и как следствие сводится к описательной симптоматической характеристике, как, например у У. Джемса, который полагал, что страх – это «онтогенетический ранний инстинкт» человека, а Дж. Уотсон, в свою очередь, называл страх (наряду с яростью и любовью) одной из «готовых» (т. е. врождённых) эмоций, хотя считал, что предметные страхи возникают при жизни на основе условных стимулов. М. Льюис выделял «первичные эмоции», в число которых были включены страх, радость, гнев, печаль, отвращение, удовольствие; Р. Плачик определял страх и гнев базовыми эмоциями, в которых языком поведения являются избегание, а языком функции - защита; Магда Арнольд, разделившая эмоции на позитивные и негативные, импульсивные и эмоции борьбы, помещает страх в эмоции борьбы, если объект опасный или неопределенный; а Стенли Холл исходил из биогенетических основ психической жизни и говорил об инстинктивном страхе как воспроизводимой реакции предков.

Интересен  тот факт,  что не все исследователи считают страх врожденным (как мы видим из вышеперечисленного), по сути не сводя его к единому знаменателю – к первостраху смерти (что нам кажется профективно[3] неправильным), рассматривая сублимационные динамизмы страха как отдельное независимое явление: так, У. Кэннон и Г. Мараньон считают, что для эмоции необходим достаточно развитый когнитивный компонент, а простое возбуждение не может вызвать полноценную эмоцию; С. Шехтер и Р. Лазарус так же не считают эмоции врожденными; к ним присоединяются В. Штерн, К. Грос, Д. Сели, которые так же не считали страх врожденной эмоцией, хотя Грос и Сели признавали наличие биологической боязни непривычного.

Нельзя не вспомнить, как определяют феномен страха и что понимают под его генезисом основоположники психоанализа - З. Фрейд и К. Юнг, при этом учтем тот факт, что их мнения достаточно серьезно разнятся. Первый (З. Фрейд) достаточно часто (но не всегда, не надо по этому поводу троллить великого ученого) отдает преференции сексуальной составляющей био-социо-сексуального творчества, включая и даже возводя в высшую степень значимости детскую и внутриутробную инициацию фобического психофизиологизма; второй же (К. Юнг) делает больший акцент не только на бессознательном, но и на влиянии субличностей как исконной причине динамизации страхов.

Одним из шаров в пользу Фрейда является тот частный, но подтвержденный факт, что у тех, кто застревал в родовых путях, шанс получить клаустрофобию был гораздо больше, чем у родившихся естественным путем.  Другими, по его мнению, причинами появления страхов является отделение от матери - перерезание пуповины и отлучение от соска, кстати, данные факторы вполне коррелируются с описанными в Основах ИИССИИДИОЛОГИИ начальными этапами энергоинформационного отрыва фокусной конфигурации от АСТТМАЙ-РАА-А-Парвулы матери. Фрейдистски ангажированный психоанализ  устанавливает существование неразрывной  прямой, эректусной (лат. erectus - прямой),  связи между сексуальной жизнью, включая перинатальную и детскую сексуальность, и феноменом страха, что для ииссиидиологически подготовленного читателя  вполне логично, так как взаимные флуктуации первой пары ИИССИИДИ-Центров, по сути, и предопределяют переход от любви к ненависти, от агрессивного страха к безусловному поклонению (кстати, эта взаимосвязь может быть использована и во благо, о чем мы, в частности, поговорим ниже в подразделе, посвященном коррекции фобических расстройств).

По З. Фрейду, в некоторых случаях сексуальное возбуждение (либидо) ослабевает, а вместо него появляется страх в различных проявлениях. Следовательно, при невротическом страхе «Я» (для справки, по Фрейду: «Я» - принцип реальности, «Оно» - принцип бессознательных влечений и «Сверх-Я» - проявления, базирующиеся на усвоенных социальных нормах) пациента пытается убежать, отдалиться от своих сексуальных желаний, относясь к ним, как к опасности. Но под влиянием психологических защит опасность не воспринимается как внутренняя, страх переносится на другие предметы и формируется та или иная фобия (вытеснение либидо в бессознательное, проекция на другие предметы, явления, вещи и смещение с одних на другие). Фрейд выделяет следующие основные виды страхов: реальные и невротические (не имеющие видимой причины), свободные и связанные с конкретной ситуацией, страхи пространства, страхи перед животными, религиозные страхи (ассоциация Бога со строгим отцом – тотемизация предка).

Немногим позже К. Юнг, имея несколько другой подход к структуре личности, выделил сознательную часть (Эго) и бессознательную (Тень), последняя включает скрытые от самого себя желания, входящие в противоречие с социальными нормами или несовместимые с общепринятыми представлениями об идеале. По К. Юнгу, Тень выполняет компенсаторную функцию, это обратная сторона медали - антипод личности (трусливый бессознательно храбрец, а смельчак внутри робок), отсюда проистекает вывод о том, что средства для борьбы со страхами можно и нужно находить в самой личности, используя её собственные ресурсы. Согласно данной теории, человек привычно проецирует свою бессознательную составляющую на внешний мир, осуждая и критикуя его, виня его во всех своих несчастьях, полагая, что все его проблемы заключаются в битве со злом в этом мире. Юнг декларирует, что сложность состоит в том, чтобы признать присутствие таких импульсов и мыслей в нас самих, а уже будучи распознанными, они - тревога и страх - успокаиваются, а успокоившись, более не управляют нами бессознательно.

От себя заметим: это крайне оптимистичный прогноз! Если бы всегда было достаточно для «изгнания демона» только определить его имя - беды и страхи покинули бы всех нас навсегда, но, к несчастью, или к счастью (в любом случае профективно!), синтетический процесс, в наших биоформах материально подкрепленный структурами головного мозга и генетикой как таковой, не позволяет исключить фобические реализационные динамизмы в принципе.  

Подчеркнём: краткий обзор трактовки зарубежными психиатрами и психологами генезиса страха говорит о принципиальном отсутствии единого подхода к определению данного явления. Происходит это на фоне наличия двух дополняющих друг друга позиций: во-первых, страх рассматривается как врожденная составляющая психики; во-вторых, - трактуется как феномен, приобретаемый и формируемый за счет опыта, то есть за счет поступления новой и (или) условно избыточной (стрессорной) информации.

Таким образом на основание краткого описания академического подхода к определению понятия «страх» можно сделать вывод о том, что до настоящего времени данная дефиниция не имеет единообразного общепризнанного определения и это логично предопределяет несостоятельность множества классификаций страхов: чаще всего дифференциация отталкивается или от объекта страха, или от уровня развития (физиологического, психологического, ментального, социального, сочетанного - биологического и социального) «психо-физиологического субстрата». На этом фоне приходится признать тот факт, что рационально-сенсуалистическое (ментально-чувственное), основанное на энергоинформационной ииссиидиологической теории, понимание феномена страха, как «конфигурационно обусловленного отсутствия осознанной информации об альтернативных (нелетальных) вариантах сценарного персоналистического развития», пока не свойственно для научной парадигмы осознаваемых нами миров проявления. 

Здесь я бы хотел сделать небольшое отступление и поговорить о том, через что прошел каждый из нас, - о детских страхах. В данном случае удивительно не то, что они всеми нами переживались, а то, что все мы в последующем, повзрослев, не стали законченными невротиками с развитой фобией. Вдумайтесь, как удивительно страшна сама история нашего рождения: проведя девять месяцев в тесной «одиночке», прорвавшись, наконец, через узкий туннель родовых путей на свет божий, вы «находите себя» жестко связанными (спелёнутыми), вас отчаянно трясут на руках и в колясках, а родители поют на сон грядущий жуткую колыбельную песенку про серенького волчка, перекладывая на ваши неокрепшие ещё плечики собственную родовую фобически-кармическую составляющую!.. В результате зачастую именно детские страхи проходят невидимой нитью через всю нашу последующую жизнь, создавая бессознательный информационный базис для вполне взрослых сублимированных страхов.

Невозможно перечислить и поименовать все страхи, с которыми встречается маленький человек. По сути, они зарождаются уже в момент зачатия, в утробе матери (как сказал о своих бесах один галилеец: «Имя им легион»[4]). Скорее всего до 12 недель развития плода такие воспоминания, будучи инопротоформными[5], принципиально не воспроизводимы в последующем даже во время ретроспективного гипноза, а вот в более поздний срок беременности отмечены инициации осознаваемой и вербализированной ретропамяти, включая ретрострахи, что подтверждается клиническими случаями активизации у некоторых пациентов внутриутробных воспоминаний.

Человеческий детеныш, как любое незрелое животное, не способен ни к самостоятельному передвижению, ни к самозащите: он – как в прежние времена, так и сегодня – рефлекторно боится отсутствия ухаживающих за ним людей и настороженно относится к присутствию потенциально враждебных незнакомцев. При этом любопытны случаи замещения матери на практически любое животное и даже - на неодушевленный предмет (нет фактов о том, чтобы обезьяна сохраняла привязанность к кукле-суррогатной матери на всю оставшуюся жизнь, в то время как взрослые женщины (люди) зачастую продолжают спать в постели в обнимку с мягкой игрушкой).

Хроническая стрессовость у младенцев гарантированно развивается в беспокойство, связанное с разлукой, в боязнь незнакомцев, которые сохраняются до того возраста, когда они начинают ходить. А дальше - больше и разнообразнее: когда дети начинают передвигаться самостоятельно, они гарантированно приобретают страх высоты, а в возрасте от 4 до 6 лет, начиная более активно и самостоятельно получать информацию об окружающем мире и подвергаясь в связи с этим потенциально большей опасности, они обычно начинают интересоваться смертью и, как следствие, бояться чудовищ и многочисленных мифических и сказочных персонажей, ставших им известными с легкой руки собственных родителей.     

С ростом информационной нагрузки, с возрастающей социализацией появляются и страхи несчастных случаев, получения травм и заболеваний; к концу детства и началу пубертата начинают играть роль социальные страхи – у подростков инициируется боязнь потери статуса, друзей, изгнания, параллельно «вырастают» и сексуальные фобии.

Все мы вышли из детства, и, если не все, то большая часть страхов берёт начало именно в детстве и остаётся в некоем изменённом виде на всю жизнь. Вспомним «короля ужасов» Стивена Кинга: «Когда я иду спать, то очень стараюсь, чтобы мои ноги оказались под одеялом после выключения света. Я уже не ребёнок, но мне не нравится спать с одной ногой, высунутой из-под одеяла. Таящееся под моей кроватью нечто, готовое схватить меня за лодыжку, не существует. Я это знаю, но ещё я знаю, что, если я приложу усилия к тому, чтобы держать ноги накрытыми, оно не сможет схватить меня за лодыжку…» - согласитесь, трудно спорить с такой «железной» логикой!

В отчёте 2012 года ChildFund Alliance[6] «Тихие голоса, большие сны», описывающем детские страхи и сны на основе опроса 5100 респондентов из 44 стран, отмечено, что самым распространённым страхом у детей в развивающихся и развитых странах является страх «опасных животных и насекомых». Любопытно, что данные страхи характерны и для городских детей, не встречающих хищников в своем окружении. Кстати, осуждая, а зачастую и высмеивая детей за неоправданные, с нашей точки зрения страхи, не будем забывать о том факте, что животные и дети сохраняют до определенного возраста способность считывания информации из параллельных ПВК[7] – для них невидимый нами барабашка действительно, реально, страшен.

Резюмируя данную часть изложения, можно в очередной раз констатировать факт генетической, межвидовой (межпротоформной) наследуемости базовых человеческих страхов при том, что коллективное бессознательное, базируясь на митохондриальной ДНК, динамизируясь лимбической системой, превалирует в структуре нашей Фокусной Динамики[8] на протяжении всей активной жизни.

Как бы ни уничижительно для всех нас это ни звучало, но философски логичным, а по сути, непреложной истиной является тот факт, что наши тела проявления, те материализованные формы, посредством коих мы самореализуемся, являются, как определил Ф. Энгельс в  «Диалектике природы», всего лишь способом существования белковых тел, причём с прекращением обмена веществ прекращается и жизнь, что приводит к разложению нашей белковой составляющей. Обратясь к макробиологии отметим, что «звучащий гордо» человек[9] по форме своей – это хомо сапиенсное (разумное по общепринятому мнению) млекопитающее, это прямоходящее позвоночное живородящее животное, которое выкармливает своих детенышей молоком и использует для коммуникации человеческий язык. Итак, давайте рассмотрим насколько фаталистично платоновское «forma definit content» (форма определяет содержание), насколько догматично ленинское «форма не есть просто внешняя оболочка содержания… она соответствует содержанию, даёт ему определённый смысл, направление» и как эти утверждения соотносятся с библейским: «И сказал Бог: «Сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему, и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом, и над всею землёю, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле».[10]

Итак, кто же мы на самом деле? Люди или, цитируя героиню фильма «Раба любви»: «Господа, вы звери, господа»? На сегодняшний день поведенческая, рефлекторная и генетическая схожесть между высшими приматами не вызывает сомнений даже у религиозных адептов, которые вынуждены признавать теорию эволюции: так архиепископ Джанфранко Равази, фактически соглашаясь с Ч.Р. Дарвиным, писал: «Формы жизни могут медленно трансформироваться с течением времени», а глава отдела общественных связей Англиканской церкви Малколм Браун в статье по случаю юбилея великого ученого написал: «Чарлз Дарвин, Англиканская церковь приносит вам свои извинения за непонимание и отрицание вашей теории, вызвавшие впоследствии ее непринятие во всем религиозном мире. В идеях Дарвина нет ничего, чтобы противоречило учениям христианской церкви». Заметим, что, вопреки широко распространенному и практически столетие тиражируемому «фейку», Чарльз Роберт никогда не говорил о происхождении человека от обезьяны, он лишь предполагал то, что у этих млекопитающих есть общий прародитель.

Что же мы читаем на этот счёт у Ориса? «Для осуществления межпланетной Программы "Геном человека", в качестве биогенетической основы, были использованы сначала геномы шимпанзе и гориллы, и только позже в ДНК полученных генномодифицированных особей (ГМО) были вставлены высоковибрационные последовательности, свойственные геномам плеядианцев, сириусианцев и андромедян.

Вставки в ДНК полученных гибридных особей были сделаны как каждой цивилизацией в отдельности (образовалось 3 многочисленные группы ГМП с разными гено- и фенотипами), так и совместно, с разными вариациями (также образовались 3 группы, одна из которых постепенно деградировала в современных орангутангов, а другая - в современных йети). Тем не менее, эксперимент оказался успешным и более чем два миллиона лет тому назад четыре группы ГМП прародителей нынешнего человечества, расселённые в разные места планеты, дали начало четырём подвидам Homo rudolfensis, из которых затем параллельно, путём внутривидового скрещивания, появилось множество вариаций Homo erectus, а затем и Homo sapiens - человека разумного».

Для дальнейшего повествования нам крайне важен тот факт, что нами (людьми) были получены в наследство древние структуры головного мозга палео- и архикортекса, а также большинство долей коры, включая орбитофронтальную и медиальную части префронтальной коры (ПФК), в то время как обе латеральные и вентромедиальная части ПФК стали  развиваться и модифицироваться на основе инопланетных включений в нашу ДНК. При этом кармически мы остаёмся в очень жесткой связи с животными («…человек по своим инстинктивным интересам и психоментальным реакциям практически ничем по своей реализационной Сути не отличается от хищных животных», Орис). Но не всё так безнадёжно: одновременно мы получили и потенцию энергоинформационной связи со своими высокочастотными ипостасями.

Что же нам с вами важно понимать про свою собственную форму проявления сегодня? Особенностью конфигураций фокусируемых нами ныне форм проявления является 98%-ная доминация в структуре нашей Фокусной Динамики Полей-Сознаний[11] животных форм с присущими им СФУУРММ-Формами[12] страха и продолжения потомства, агрессии и жадности, ревности и зависти и т. д. Именно всё это является основой нашего коллективного бессознательного.

Возвращаясь к братьям нашим меньшим, рассмотрим генетические сходства и отличия в геномах высших приматов: шимпанзе среди всех обезьян – наш самый близкий родственник (если генетические различия на уровне ДНК между людьми составляют в среднем 1 нуклеотид из 1000 , т. е. 0.1%; между человеком и шимпанзе - 1 нуклеотид из 100, т. е. 1%).  Непосредственно по размеру генома человек и высшие приматы неотличимы друг от друга, различие присутствует в количестве хромосом - у человека на одну пару меньше (у человека 23 пары хромосом, т. е. общим  числом 46; у шимпанзе - 24 пары, т. е. всего 48 хромосом). Именно это отличие и привело к краху экспериментов русского профессора И. И. Иванова начала 20 века по гибридизации[13] человека с обезьяной и, как следствие, не позволило мобилизовать в Красную Армию «универсальных солдат» - продукт совместного творчества советских комсомолок и африканских орангутангов. Завершив международную программу «Геном человека», генетики в период с 2005 по 2013 годы активно работали над «геномом шимпанзе», полностью секвенировав его, и, казалось бы, вплотную подошли к ответу на вопрос, какие гены «делают нас людьми»…

На сегодняшний день известно около дюжины генов, которые делают нас именно людьми с большой буквы. Это, например, гены обонятельных рецепторов (точнее их мутагенная инактивация у человека), гены кодирующие кератин (отвечающие за оволосение), гены, отвечающие за речь (например, кодирующий белок ген  FOXP2). Здесь, конечно, непременно надо отметить, вводя в неминуемый трепет ортодоксов от генетики, принципиальную бесперспективность изучения исключительно отдельных генов, которым на пике генетического детерминизма смело присваивалась 100%-ная ответственность за какую-либо одну конкретную функцию. Слава богу, биологи исправились, хотя журналистская братия нередко до сих пор грешит подобными заявлениями, вводя в заблуждение наивных обывателей, безоговорочно верящих в печатное слово.

На основании даже поверхностного генетического анализа можно сделать вывод, что принципиально биология нынешнего человека мало чем отличается от биологии высших приматов, от биологии животных как таковых, за редчайшим исключением в виде высокочастотного альтруистично-интеллектуального творчества, присущего отдельным представителям сообщества, которых, используя опять таки нечеловеческую аналогию, считают «белыми воронами». «Человек сегодняшний», преобразовав стадные отношения в технологически-социальные, по-прежнему преимущественно эксплуатирует интересы нижней пары ИИССИИДИ-Центров[14], и в этом смысле современная реализация в виде материально поощряемого написания компьютерной программы принципиально мало чем отличима от охоты на мамонта наших прародителей.

Возвращаясь к основной теме статьи – теме человеческих страхов - и продолжая мысль вышеприведенного утверждения, кажется вполне логичным использовать при изучении данного базового инстинкта наработки этологии (науки, изучающей поведение животных, обусловленное главным образом генетически (инстинкты) и эволюцию их поведения). Согласно её постулатам, реакция страха у животных развивается в различных ситуациях, но предметы и явления, безусловно биологически опасные для животного, у большинства видов вызывают определённые реакции с первых признаков возникновения опасности. Принципиально можно утверждать, что страх возникает либо потому, что животные сталкиваются с раздражителями, имеющими специфические признаки и свойства, врожденно распознаваемыми ими как опасность, либо стимулы отличаются от привычных чрезмерной интенсивностью, либо предъявляются животному внезапно.  

Реакция страха в зависимости от характера раздражителя, обстоятельств, индивидуальных особенностей и состояния животного проявляется унифицировано, но в любом случае следствием страха может быть либо полноценная триада в виде затаивания (иммобилизации) – бегства (мобилизации) – нападения, либо использование одного или двух из указанных элементов (знакомые реакции? ????). Как отмечал английский учёный-этолог Р. Хайнд (1975 г.) первые две реакции развиваются в ответ на один и тот же стимул, но выраженный в разной степени: слабый раздражитель вызывает реакцию затаивания как ответ на незнакомый или неожиданный стрессорный агент (эта реакция инстинктивна, не требующая научения), а тот же раздражитель большой силы провоцирует бегство, причем в реакции отступления может быть задействован и личный опыт животного (как результат научения).

Реакция затаивания характерна прежде всего для животных, которые в силу различных причин не имеют возможности реагировать на пугающий фактор бегством - так поступают птенцы и детеныши незрелорождаемых животных. Однако, реакцию замирания (затаивания) можно наблюдать и у взрослых животных: например, дикие птицы (синица, воробей), реже домашние, когда их берут в руки, аналогично имитируют смерть в ситуации, представляющей для них угрозу жизни. У многих животных, в том числе млекопитающих (мыши, лисы, зайцы) в подобных ситуациях, когда первоначальный испуг и удивление переходят в оформленный страх, прекращается специфическая вокализация, то есть они замолкают (это не даёт нам основания полагать, что животное привыкло и ему понравилась данная ситуация). Реакция (нападения) агрессии проявляется как критическая, когда животное настолько напугано, что не видит другого пути для спасения.

Любопытно отметить, что не всегда даже очень опасные раздражители могут вызывать чувства страха у животных. К примеру, трехнедельные котята в ответ на приближение агрессивно настроенного петуха замирают, явно проявляя страх, но в присутствии кошки-матери эти же котята не воспринимают того же агрессивного петуха как потенциальную опасность.

Этологами отмечено, что у животных, ведущих групповой образ жизни, чувство страха усиливает частичная или полная изоляция отдельной особи от сородичей (похоже, что данный фактор и послужил одной из причин создания в человеческом сообществе пенитенциарной (уголовно-исполнительной) системы: «идут на север срока огромные»…)  

Надо сказать, что если восприятие опасности затягивается, то возможно развитие ситуации в направлении формирования габитуации (привыкания с постепенным уменьшением ответной реакции) к стимулу, и из числа опасных он переходит в разряд нейтральных раздражителей. Например, если  в дом, где «исконно» содержится собака, приносят котенка, то через какое-то время котенок привыкает к виду старожила и перестает воспринимать его как опасность, а порой собака даже превращается из природного врага в друга, наставника, а то и в сублимацию матери. И опять напрашивается условная аналогия с экстраполяцией на человеческое сообщество: психо-физиологическая адаптация заключенных в местах отбытия наказания или «стокгольмский синдром» - взаимная или односторонняя симпатия, возникающая со временем между жертвой и агрессором в процессе захвата, похищения или применения угрозы насилия. Однако существуют и такие стрессорные агенты, к которым та или иная био-форма в определённых сценарных условиях принципиально не способна выработать индифферентное отношение: классическим примером, описанным Абу-Али ибн Синой (Авиценной), служит случай совместного содержания ягненка и волка, которые могли видеть друг друга через разделительную решетку: ягненок имел такой сильнейший стресс, под влиянием которого постоянно ощущал страх, в результате чего у него прекратился рост, развились множественные вегетативные и психосоматические патологии и  в конце концов животное погибло – то есть фактически погибло от страха.

Какие же локомоторные (двигательные) реакции животных следует относить к внешним признакам страха? Несомненно, что бегство – это самый распространённый и эффективный способ реакции на страх у животных, да и у человека, причем у нас данная «человеческая» реакция порой одновременно вызывает и смех и слезы; вот, как сейчас, когда кто-то спасается от мобилизации в вырытой на подмосковной даче землянке (реакция «замирания»), а кто-то бежит аж до Казахстана и дальше... Внезапный информационный вброс вызывает старт-реакцию: человек (как и животное) вздрагивает и замирает (расслабляет тело, закрывает глаза, открывает рот, подается головой вперед и слегка сгибает колени), а если воздействие интенсивно и более продолжительно - бросается прочь, не разбирая дороги. Сплоченный людской коллектив, подобно стадным животным, при бегстве группируется, а случайное сборище бросается врассыпную. И старт-рефлекс и паническое бегство - это типичные рефлексы, возникающие полностью вне контроля сознания, схожесть их проявлений у людей и животных является очередным подтверждением подчиненности общих базовых поведенческих динамизмов влиянию коллективного бессознательного.

Также весьма часто встречается в животном мире, включающем и человека, достаточно  парадоксальная для внешнего наблюдателя агрессивная реакция, направленная на источник страха, она заложена в животные программы и обусловлена на биохимическом уровне сменой адреналиновой динамики на норадреналиновую. В какой же момент животные из беглецов превращаются в агрессивных по отношению к источнику опасности нападающих? Происходит это в критических ситуациях, в момент крайней опасности - для нас является достаточно привычным, что крыса, загнанная преследователем в угол, сама превращается в агрессора. Разновидностью подобной реакции являются также случаи моббинга – совместное нападение мелких или травоядных животных на хищника.

Выглядят такие проявления, на первый взгляд, антиномично, но всё встаёт на свои места, если вспомнить, что чувство страха, зачастую перерастающее в ярость, возникающую в присутствии хищника, - это доминирующая приоритетная эмоция, столь биологически значимая, что не исчезает из генетической памяти животных даже спустя много тысяч лет, после одомашнивания: у домашних коров, лошадей, свиней страх перед хищником настолько силен, что провоцирует у них моббинг при приближении к  стаду даже домашней собаки, которую они могут все вместе затоптать (вот и опять  становится вполне объяснимым «человеческое» «гуртом і батька легше бити»). Австрийский зоолог и зоопсихолог, один из основоположников этологии, К. Лоренц (1994) объясняет подобное проявление агрессии (по сути, паталогического бесстрашия) со стороны мирных животных сильным страхом, который, конечно же, первоначально мотивирует сильнейшее стремление к бегству (отступлению), реализация которого невозможна из-за чрезмерной близости источника опасности, таким образом происходит трансформация эмоции страха в эмоцию ярости.

Сделав краткий ретро-экскурс во времена возникновения наших биологических форм, приняв как аксиому принципиальную биологическую и во многом психоэмоциональную сопоставимость поведенческих динамизмов всех животных и высших приматов, включая человека, давайте перейдем непосредственно к феномену страха, свойственного всем нам.

Кармически (энергоинформационно) механизмы возникновения и развития реакции страха принципиально свойственны не только млекопитающим (включая высших приматов, к которым человек и относится), но и всем представителям животного мира (птицам, рыбам, насекомым и пр.), проявленным в наших и дувуйллертных[15] ПВК. Основным и минимально достаточным условием данных энергоинформационных взаимосвязей является наличие головного мозга как такового, при том что древний глубинный рептилийный и лимбический мозг обеспечивают общие для всех указанных Прото-Форм базовые страхи, в то время как высокочастотно (доминантно) не активированный неокортекс ответственен за страхи, ассоциированные с социальной активностью.

При этом если базовые страхи (которые всегда сводятся к одному - страху смерти, утраты биологической формы), являясь порождением основного инстинкта самосохранения прямоассициативно конкретны и обсуждению не подлежат, то одним из парадоксов социализации явилось добавление и массовое распространение страхов абстрактно иррациональных, напрямую не связанных с базовой первопричиной (т. е. страхом смерти). Коренится этот «новый», благоприобретённый (как нам кажется) вид страха там же – в исконном страхе смерти! Условно, обезьяна на всю жизнь, сохранив в себе страх смерти от лап тигра, возможной в естественной среде, попав «на работу» в цирк, стала врожденно-инстинктивно, а главное постоянно бояться звука кнута дрессировщика, или крупная бойцовая собака всю жизнь боится скрученной газеты в руках хозяина, после того как он однажды наказал её так в щенячьем возрасте. Такой страх животных в принципе, при внимательном рассмотрении, объясним, ведь теоретическим исходом насилия со стороны человека может стать изгнание животного, повлекшее его преждевременную кончину.

А всегда ли мы, будучи сторонним наблюдателем, можем для себя найти ассоциативную каузальную причину, объясняющую, почему кто-то из нас, людей, заболевает, например, овофобией (боязнь куриных яиц), калигинефобией (боязнь красивых женщин), спектрофобией (боязнь зеркал), кампутофобией (боязнь пуговиц), телефонофобией (боязнь телефона), астрофобией (боязнь звезд) и др.? Список человеческих фобий содержит более 500 наименований, однако, можно выбрать любую на ваш вкус, не сомневаясь, что каждая из них, если глубоко проанализировать ее триггерную первооснову, сводится опять всегда лишь к одному – к страху смерти, причем это не зависит от уровня импринтинга (запечатления) данной информации (она может принадлежать нашей долговременной памяти, может быть генетически предопределена, может представлять диффузгентно-инопротоформные динамизмы, при этом, профективно, она не имеет привязки ни к пространству, ни ко времени).

Осознанно сужая подход к каузальности процессов страхообразования, не рассматривая сейчас их энергоинформационную (кармическую) первопричину, следует отметить, что эмоциональное состояние страха возникает в ситуациях угрозы биологическому или социальному существованию человека и подпитывается от источника опасности, который может быть как действительным, так и воображаемым, либо вообще неосознаваемым. На индивидуальном уровне он (страх) ощущается как тревога, беспокойство, душевное смятение, вводя человека в стрессовое, зачастую дистрессовое и диссоциативное, состояние. В экстремальной или затянувшейся ситуации этот статус переходит в «тревожно-фобическое состояние», включающее панические атаки и (или) фобии (грань между стрессом и дистрессом), а далее в «генерализованное тревожное расстройство», являющееся полноценным дистрессом.     

Таким образом наше Самосознание, как эстафетная палочка, передается между Деймосом (страх), Фобосом (ужас) и Паном (паника). Чтобы не было уж совсем грустно,  отметим любопытный вселяющий оптимизм факт: Пан, символизирующий Сатану, является единственным смертным в божественном пантеоне...

В данном месте изложения, видимо, целесообразно кратко напомнить читателю то, что подразумевает современная лингвистика и медицина под понятием стресс и дистресс. Простой перевод с английского вполне справится с этой задачей: stress - давление, нажим, напряжение; distress - горе, несчастье, недомогание, истощение, нужда. Наиболее полно данные понятия были изложены в теории стресса  её основоположником - канадским физиологом Г. Селье, который в книге «Стресс без дистресса» в частности пишет: «Бизнесмен, испытывающий постоянное давление со стороны клиентов и служащих; диспетчер аэропорта, который знает, что минутное ослабление внимания - это сотни погибших; спортсмен, безумно жаждущий победы; муж, беспомощно наблюдающий, как его жена медленно и мучительно умирает от рака, - все они испытывают стресс. Их проблемы совершенно различны, но медицинские исследования показали, что организм реагирует стереотипно, одинаковыми биохимическими изменениями, назначение которых - справиться с возросшими требованиями к человеческой машине».

Для понимания концептуального подхода Селье крайне важно осознание того факта, что первопричинными факторами, вызывающими стресс (т. е. стрессорами), являются совершенно различные энергоинформационные вбросы, при этом они на первый взгляд реально несопоставимо мультимодальны, если только не знать ииссиидиологическую трактовку частотных фокусно-динамических составляющих, приводящих данные динамизмы к их общему знаменателю. Согласно теории Селье, стрессоры пускают в ход одинаковую в сущности биологическую реакцию, поэтому к стрессу с равным успехом могут привести «усилие, утомление, боль, потеря крови, СТРАХ, необходимость сосредоточиться, унижение публичным порицанием или даже неожиданный огромный успех, ведущий к ломке всего жизненного уклада» - на этом фоне Селье дает следующее определение стресса: «Стресс есть неспецифический ответ организма на ЛЮБОЕ предъявленное ему требование».

К нашему сожалению, классическая нейрофизиология и психиатрия до сих пор не используют при рассмотрении невротических и, в частности, фобических динамизмов в качестве универсального базового этиологического описательного механизма теорию стресса, ограничиваясь акцентом на изучении автономной нервной системы. Кратко напомним суть данного подхода. Система названа «автономной», так как она не подчиняется прямому сознательному контролю, управляя эмоциональными реакциями на физическом уровне. Автономная нервная система состоит из двух отделов (симпатический и парасимпатический), оказывающих противоположное действие друг на друга и в итоге уравновешивающихся. Парасимпатический отдел стимулирует процесс пищеварения, в целом выполняет вегетативную функцию; симпатический отдел учащает сердцебиение, повышает артериальное давление, активирует выброс в кровь адреналина (собственно она и является «последней каплей» вызывающей развернутую клиническую картину тревоги-страха-ярости – общий адаптационный синдром (ОАС), по Селье). Практические результаты данного симпато-парасимпатического mutio consensus (взаимного соглашения) известны каждому из нас: это и учащение сердцебиения перед посадкой в самолет, и неудержимые позывы к дефекации перед ответственной встречей, и кашель, или даже афония перед сольным концертом, компенсация фобической активности за счет приема пищи на грани булимии и т. д. (кстати, ниже в статье в разделе о лечении страхов будут рассмотрены некоторые способы практического применения антагонистического динамизма внутри автономной нервной системы). Автономная нервная система получает импульсы из средних и нижних центров головного мозга (таламуса и промежуточного мозга), которые, в свою очередь, получают информацию от коры головного мозга, то есть от высших центров, осознающих и интерпретирующих ситуационную задачу.

Необходимо отметить, что степень адаптированности, условной адекватности нейрофизиологического компенсаторного ответа, его дифференцированность и меньшая рефлекторность зависят от множества факторов, как-то: от уровня развития коры головного мозга (в первую очередь вентромедиальный и вентролатеральный отделы префронтальной коры (ПФК), от отсутствия или наличия органических поражений головного мозга,  от картины генной экспрессии, а по сути от любого действующего агента в глобальной системе каузально кармических связей (например, активность белка статмин доказано влияет на работу врожденных и развитие приобретенных форм страха, а  недостаток  гастрин-рилизинг пептида «выключает» приобретенные страхи, но не действует на врожденные, инстинктивные).

В целом понятно, что отдавать пальму первенства автономной нервной системе в механизме нейрофизиологии фобий по меньшей мере ущербно, на этом фоне, несомненно, менее искаженной является информация, изложенная Г. Селье в его теории общего адаптационного синдрома.

Возвращаясь к изложению триады Общего Адаптационного Синдрома (далее ОАС) «стресс – дистресс – фобия» Ганса Селье, отметим, что абсолютно любой стрессорный агент – холод или жара, прием лекарства или его недоступность в критической ситуации, печаль или радость, страх любой этиологии или его антипод - патологическая смелость и прочие «инагенты» вызывают одинаковые биохимические сдвиги в организме, при этом все они предъявляют требование к физиологической перестройке, и это требование неспецифично, причем его лейтмотивом является адаптация всего организма, восстановление гомеостатического статус-кво. Данный биохимический ответ организма (ОАС) характеризуется тремя основными стадиями: первая – стадия тревоги, или аларм-стадия; вторая – стадия сопротивления, или стадия резистентности; третья – стадия истощения, последняя по сути уже является дистрессом.

На первой шоковой стадии, длящейся от 6 до 48 часов, на фоне появления и роста психологической тревожности, анатомо-физиологически отмечаются уменьшение размеров селезенки, тимуса и лимфатических узлов, при этом артериальное давление снижается, замедляется частота дыхательных движений и частота сокращений сердца, уменьшается температура тела, падает тонус мышц, сгущается кровь, наблюдается функциональная гипогликемия, преобладают реакции катаболизма (метаболического распада). Следующим этапом той же первой стадии ОАС являются по сути диаметрально противоположные динамизмы, Г. Селье обозначил их как «противоток»: гипергликемия, гормональный всплеск (секреторный рост кортикостерона, кортизола, АКТГ), увеличение выработки эндорфинов (советую запомнить последний фактор, т. к. данная «вишенка на торте» – увеличение эндогенных опиоидов - крайне важна для понимания физиологической основы описанных ниже феноменов экстремальщиков), учащаются сердцебиение и дыхание, повышается температура, и на этом фоне в более широком смысле активизируются  «позитивные» защитные механизмы, происходит гомеостатическая стабилизация. Вместе с тем «за все надо платить», и резкий гормональный всплеск не проходит для организма без побочных явлений - так появляются геморрагические высыпания, изъязвление ЖКТ и др.

В классическом варианте через 48 часов происходит переход ко второй стадии ОАС – стадии резистентности, при этом развивается доминация конкретного стрессорного агента, а в контексте нашей статьи – доминация одного конкретного вида страхов, которая нивелирует действие любого иного вида фобического воздействия. На уровне физиологии активируется вся симпатическая нервная система на фоне сохранения усиленной секреции катехоламинов в мозговом слое надпочеников и повышения их концентрации в крови, отмечаются гиперплазия щитовидной железы и умеренная атрофия гонад, у детей уменьшается скорость роста тела, а у кормящих женщин может прекратиться лактация. Для стабилизации адаптационных механизмов, для предотвращения развития третьей, по сути, дистрессовой фазы, крайне важно, чтобы в течение двух суток действие стрессора прекратилось или по крайней мере существенно снизилось, хотя довольно часто уже на этапе второй стадии происходит формирование и развитие так называемых психосоматических заболеваний (гастриты, колиты, язвы, мигрени, аллергии и др.).

Третьей фазой ОАС, по Г. Селье, является стадия истощения («wear&tear» - от англ. wear and tear - износ, амортизация, изнашивание, утомление): резистентность к стрессору снова снижается, а в организме проявляются инволюционные динамизмы, схожие с механизмом старения. На стадии истощения (собственно говоря, это уже и есть дистресс, в частности навязчивый, неконтролируемый, хронический страх, фобия) энергия иссякает, возвращается тревожность, прогноз для физиологического и психологического статуса становится крайне неблагоприятным. В этой связи русский физиолог И. П. Павлов писал: «Под влиянием патологических раздражителей приспособительные защитные реакции организма могут чрезвычайно возрастать и, подвергаясь перенапряжению, превращаются в реакцию патологическую, вредную для организма».

Резюмируя подход Г. Селье к понятию стресса, при экстраполяции его на понятие страха, мы увидим, что стресс (страх), являясь по сути субтеррансивно (индивидуально) новой, или персонально надпороговой (по силе или времени воздействия), энерго-информацией, запускающей цепочку физиологических процессов, которые, с одной стороны, могут спровоцировать практически любое заболевание от инфаркта до рака, а с другой стороны - это «не только зло, не только беда, но и великое благо, ведь без стрессов (у нас в статье – без компенсированных страхов) различной природы наша жизнь была бы скучна и однообразна». Говоря другими словами: стресс (страх) - это важнейший процесс адаптации, тренинга всего организма, повышающий сопротивляемость и активизирующий защитные механизмы нашей биологической формы. Профективно первостепенно то, что данные динамизмы активизируют синтетический процесс, создавая в конечном итоге преференции для гетерогенеусного[16] процесса.

Подводя итог вышеизложенному, можно сказать, что страх может выступать в двух ипостасях – в качестве стрессорного агента и в качестве биохимического адаптационного механизма (собственно стресса), при этом для развития последнего принципиально возможен любой триггер, не только страх, НО при страхе ВСЕГДА развивается стресс, а в крайней степени проявления дистресс.

Думаю, настало время обсудить следующие принципиальные вопросы по обсуждаемой теме: «Нужны ли нам страхи? Можно ли и нужно ли их избегать и, если да, то как и когда это делать?»

Конечно, можно фаталистически стыдливо ссылаться на антропологически и генетически подтвержденную общность животно–человеческих фобических динамизмов,  можно критиковать современный, с нашей точки зрения, достаточно эпигенетически неконкретный, имперфектный (неполноценный) научный подход к данной тематике, что подтверждают многочисленные определения и классификации страхов, можно, в конце концов, определить страх и фобии более профективно - как одну из базовых составляющих нашей Фокусной Динамики, как определенную синтетически-эволюционно значимую для микстумных резопазонов доминанту, параллельно понимая, что страх является по сути своей либо ассоциативно-врожденным (неосознаваемым), либо благоприобретенным (условно осознанным) ответом на внешние субтеррансивно ценные информационные раздражители, триггерно получаемые с помощью любых из шести человеческих органов чувств (вкупе с интуицией), с последующим возбуждением соответствующих корреляционных подструктур центрального и периферического мозга и дальнейшей реакцией в виде нейрофизиологического общеорганного стрессорного ответа, не забывая при этом о том, что любой фобический синдромокомплекс следует воспринимать как естественную и, более того, эволюционно необходимую составляющую нашего развития… НО, что нам с этим делать «summa summarum» (в конечном итоге) на практике?

На время абстрагируясь от эволюционной профективности страха, давайте решим, а возможно ли в принципе его отсутствие? На первый взгляд кажется парадоксальным, но однозначный ответ на этот вопрос – да! Подтверждением являются многочисленные исторические факты. Основываясь на них как на testimonium turpus (лат. доказательная база) можно выделить четыре основные группы причин, приводящих к патологической смелости (по факту к ситуативной, локо-темпоральной - ограниченной по времени):

• генетические или органические изменения центральной и периферической нервной системы;
• диссоциативные расстройства психики на фоне эндогенно- либо экзогенно-обусловленного изменения биохимического, в первую очередь гормонального, статуса;
• религиозно-идеологические мотивации;
• устойчивый доступ к высокочастотной информации.

Классическим примером для первой группы причин является феномен Муция Корда (в дальнейшем Сцеволы), использовавшего на благое, патриотическое, дело собственное заболевание (сирингомиелию – патологию глиальной ткани спинного мозга, сопровождающуюся отсутствием болевой и температурной чувствительности). Похожими смельчаками являются и больные с синдромом Урбаха-Вите (мутациями с потерей функции в хромосоме 1 в 1q21, гене белка внеклеточного матрикса 1 - ECM1), хотя по факту из-за кальцификации миндалины и перимигдалоидной коры у них существуют проблемы с долговременной памятью – они не столько смелы, сколько забывчивы.

Наиболее многочисленной является, пожалуй, вторая группа. К ней, в частности,  можно отнести адреналинщиков, эктремалов и спортсменов, у которых эндорфины вырабатываются «в связке» с выделением адреналина, повышая реакцию и скорость адаптации организма к нагрузкам, а со временем вырабатывая по сути наркотическую зависимость (для профессиональных спортсменов, плюс к этому, общеизвестно применение сонма допинговых, по факту - антифобических стимуляторов). Основу же данной группы составляют диссоцианты - участники боевых действий. Ведь еще в античные времена отмечали существование  феномена боевого иступления (у древних греков - это «ликос» («волк»), у древних римлян — боевой транс (furor heroicus), для его возбуждения и поддержания использовались в порядке усиления воздействия различные средства: ритмичная музыка, спиртные напитки (от рецины – смоляного вина, применявшегося 4000 лет назад, до наркомовских ста грамм спирта и балтийского чая – смеси спирта и кокаина в ХХ веке), многочисленные психотропные стимуляторы растительного происхождения, начиная  с настойки мухоморов и белены у скандинавских берсерков, продолжая индо-иранской сомой, ассасинским (да и современным) гашишем, кокой, опиумом и продолжая боевой промышленной фармакологией с синтетическими препаратами нового времени.

Кстати, есть доказательства использования наркотиков во время войн, датируемых пятым тысячелетием до нашей эры, а вот лишь краткое перечисление таких стимуляторов в привязке к мировым вооруженным конфликтам последнего времени:  Первая Мировая – участники повсеместно вполне законно применяли морфин, кокаин, опиумный мак; Вторая Мировая – кокаин, амфетамин, первитин (только в Германии официально(!) использовалось до 450 млн. таблеток в месяц ), японцы массово использовали филопон, в СССР - в армии, в первую очередь в спецподразделениях, применили 40 млн. таблеток «Кола» и большое количество фенамина, полученного по ленд-лизу, плюс свой гидрохлорид метафетамина; конфликт США в Корее, Въетнаме, Панаме, Лаосе, Афганистане и Иране – первитин, кокаин; СССР на войне в Афганистане, Грузии и Чечне – перкосет, соруквель, сиднокарб (официально), гашиш, опиумный мак (по собственной инициативе); наконец в российско-украинской кампании  (со стороны украинцев) – это металфетамин,  массово потребляемый укронацистами во время ведения боевых действий.

Отталкиваясь от этих справочных исторических сведений и используя данные многочисленных научных исследований посттравматического военного синдрома, можно сделать вывод, что «патологическая смелость», связанная с применением психостимуляторов, наблюдаемая в условиях региональных военных пертурбаций, чаще всего приводит лишь к эпизодическому «положительному» ответу, далее, она перерастает либо в абстиненцию индивидуума, либо чаще всего в массовую наркотизацию и травматизацию большой части населения и, таким образом, объективно не может исключить (после выведения из организма диссоциирующих агентов) феномен страха.

Третьим подразделом «феномена патологической смелости» являются религиозные и идеологические мотивации, и если первые встречаются на протяжении многих тысячелетий с момента возникновения первых религий, то вторые появились со времени формирования государственности как таковой, со времени формирования Национальной Идеи, зачастую подразумевающей и религиозную составляющую. Для примера кратко рассмотрим отношение к бесстрашию, к подвигу, декларируемое христианской и мусульманской религиями. Следует отметить тот факт, что данные религии трактуют эти понятия достаточно широко, имея в виду не столько проявления физической (врождённой) храбрости, сколько смелость, проявленную в процессе духовного саморазвития (надо признать, что такое понимание, несомненно, более амплиативно, чем, например, современное социальное и медико-нейро-физиологическое). Так, Св. Марк Подвижник говорит: «Подвиги не суть что-либо особое от заповедей»;  Св. Макарий Египетский о сущности подвига: «Это противление лукавому и лукавым помыслам». Борьба, война против всего худого и грешного, что находится в этом мире, - это «очищение ума и соединение с Богом»,  при этом, исторически привычно, что ратный дух и молитвенное усердие свойственны многим христианам, почитаемым сейчас как святые мученики, перечислим лишь некоторых из них: Илья Муромец, Дмитрий Донской, Александр Пересвет, Андрей Ослябя, Александр Невский, сотник Лонгин, 40 севастийских мученников, Георгий Победоносец, Дмитрий Солунский, Федор Ушаков и многие другие.

Более молодая религия – Ислам также поощряет бесстрашие в контексте духовных подвигов. И хотя в Священном Коране Всевышний Аллах говорит о принципиальной неизбежности физической смерти с последующим «разбором полетов» в виде подробного отчета за нарушения веры: «Поистине, смерть, от которой вы убегаете, непременно настигнет вас. И затем вы будете воскрешены и возвращены к Всевышнему – ведающему о тайном и явном, и, воистину, на том свете вам сообщат о том, что вы творили на земле, и вы будете отвечать за все свои деяния» (сура «Аль-Джуму‘а», аят 8)., безусловные преференции, согласно Корану, имеют мужчины-воины (в контексте нашей статьи – храбрые воины), которые гарантировано попадают после смерти в рай, где их ждет блаженство (например, «в качестве бонуса», там их будут ожидать 72 девственницы). Как закономерное следствие многовековой действенности данной религиозной парадигмы  пример из наших дней, из Телеграмм канала «Отряд кадыровцев» во время СВО на Украине: «Молимся Всевышнему, чтобы наших бойцов никогда не покидал боевой настрой! Если нас настигнет смерть, мы этого не страшимся и мы должны умереть достойно!»

От себя отметим, что любое религиозно обоснованное проявление смелости (на грани фанатичного, паталогического отсутствия страха смерти) в качестве альтернативы естественно свойственному человеку страху опасности, как это не парадоксально, чаще всего основано опять же на страхе - страхе наказания со стороны Бога.

Заканчивая подраздел, кратко упомянем о частотно более продвинутом, идеологически аргументированном бесстрашии, которое, как правило, базируется в первую очередь на патриотизме, вкупе с достаточно вариабильными идеологическими и религиозными сентенциями: «Chi non è pronto a morire per la sua fede non è degno di professarla» - Кто не готов умереть ради своей веры, не достоин слов (лозунг испанских фашистов), «Ein Volk Ein Reich Ein Fuhrer!» - Один Народ, Одна Страна, Один Вождь! (лозунг германских фашистов) или трансформации лозунга – «За Веру, Царя и Отечество»,  «За Родину, за Сталина».  Подобные манифестации, будучи свойственными и естественными для большей части населения, приводят, зачастую гранича с массовыми психозами, к повсеместному проявлению бесстрашия, мужества и самоотверженности не только в условиях боевых действий, но и в мирное время. В результате и зафейкованный подвиг Павлика Морозова, и подвиг молодогвардейцев, и подвиг Алексея Стаханова, и подвиг Александра Матросова, пусть и покрывшись со временем хронологическим флёром, по сути мифологизируясь, надолго останутся для многих из нас примером безграничного бесстрашия, имеющего в основе своей идеолого-патриотическую первопричину.

В заключение этого подраздела об антиподе страха – смелости, очень коротко упомянем, а, скорее, потеоретизируем о возможности использования высокочастотной информации для нивелирования и трансформации фобической компоненты в структуре нашей Фокусной Динамики. Безусловно, конфигурационно обусловленная возможность просмотра–предвидения в дувуйллерртно близких сценариях развития позволяет предусмотреть и избежать непозитивные варианты амицирации[17], и это, мы думаем, может привести не столько к отсутствию страха (в нашем понимании этого слова), а, скорее, к некому высокочастотному дзен-спокойствию (не путать с фаталистичностью): зная, что смерти в духовном её понимании не существует, осознавая Всеблагость Всего Сущего, видимо, возможно безусловно бесстрашно и индифферентно воспринимать расставание с отработавшей своё биологической формой. На этом фоне настоящим бесстрашием, поистине духовным подвигом профективно можно считать сам факт добровольной конгломератной трансгрессии и амицирации  высокочастотных конфигураций в наши миры проявления.

Декларативно описав выше теоретический механизм высокочастотного метода радикального избавления от феномена страха, мы имеем право плавно перейти к ортодоксальным, общепринятым в данных ПВК, методикам. Но для начала вернемся к поставленным ранее вопросам – «Можно ли жить без страха?» и «Надо ли с ним бороться?»  Здесь ответом будет безусловное «нет» на первый вопрос и очевидное «да» - на второй. Дело в том, что страх, являясь неотделимым элементом синтетического развития объективно не подлежит исключению из Фокусной Динамики диффузгирующих биологических форм, однако степень его проявления необходимо постоянно отслеживать, корректировать и сдерживать в определенных рамках, не позволяющих бесконтрольно и безвозвратно срываться во временные инопротоформные петли.

Что это означает на практике в контексте описанного выше Общего Адаптационного Синдрома Г. Селье (повторюсь, в данной статье понятие «стресс» и понятие «страх-фобии» условно синонимизированы)? На первом этапе (период тревоги) и первой половине второго (период сопротивления) очень часто возможна немедикаментозная самокоррекция (об огромном количестве, навязанных населению мировой фарминдустрией средств малой психиатрии, наркотиках, скромно называемых антидепрессантами, мы здесь не будем говорить из принципиальных соображений); с окончания второго этапа, с появлением фобий и с развитием третьего этапа (истощение, по сути дистресс), с точки зрения ортодоксальной медицины, возможна лишь медикаментозная, фармакологическая коррекция.

Начнем с конца - со штрих-наброска на тему профлечения данной патологии (детальная терапия не может быть нами описана по определению из соображений медицинской этики). В последние десятилетия фармкомпаниями разработано огромное количество лекарственных препаратов, которые по мнению специалистов могут служить значительному ослаблению фобических реакций, снижению выраженности неконтролируемого страха и даже способствовать его полному устранению. Отношение пациентов к их действию неоднозначно: некоторые пациенты крайне неохотно идут на медикаментозную терапию, к которой склонны относиться скорее скептически, поскольку  испытывают (только не надо смеяться!) страх  перед  воздействием препаратов, либо (не без основания) имеют подозрения, что может возникнуть зависимость и человек перестанет «быть самим собой»; другая крайность – пациенты видят возможность избавления от неприятных переживаний исключительно в лекарственном лечении фобий.

Итак, какие базовые группы препаратов используются в лечении фобий? Препараты бензодиазепиновой группы (например - диазепам) - воздействуют непосредственно на центральную нервную систему, расслабляют, успокаивают, действуют как противосудорожное средство, облегчают засыпание. Согласно инструкции к применению действуют они быстро и безотказно (от себя: также безотказно к ним возникает и привыкание). Трициклический антидепрессант имипрамин (препарат способен блокировать панические атаки, разные виды страхов и фобий, правда полное его действие начинает становиться заметным отсрочено — после 8-14 дней от начала приема (от себя: препарат может вызывать огромное количество побочных реакции со стороны ССС (сердечно-сосудистой системы). Также в подобных случаях используются ингибиторы обратного захвата серотонина и МАО -ингибиторы (от себя: это еще более серьезные лекарства, возможны к применению исключительно под врачебным контролем). Резюмируя, необходимо отметить тот факт, что любая современная, в первую очередь, психиатрическая фармтерапия, по сути наркотизируя (вызывая зависимость) пациента, является лишь своебразным психо-протезированием, осуществление же иисусова «Отбрось костыли и иди», реально возможно только в комплексе с другими методиками реструктуризации Фокусной Динамики, направленными, по сути, на воспитание духовности.

Возвращаясь к первым этапам возникновения и развития страха как стресса, повторюсь, что этот период вполне курабелен (поддаётся излечению), корректируем при осознании и практическом применении того факта, что принципиально нейрофизиологически и ииссиидиологически выйти из стрессово-фобической ситуации и сместить свой Фокус в некую близлежащую конфигурацию с менее выраженной паталогической симптоматикой возможно за счет переключения внутри динамики симпатико-парасимпатической системы, за счет переакцентуации внутри первой пары ИИССИИДИ-Центров.

Поговорим в связи с этим о некоторых практических рекомендациях. Конечно, условно идеально и, казалось бы, теоретически возможно категорически не допускать проявления страха в своем самосознании, однако, надеюсь, что мы с вами уже поняли, что это профективно невозможно. Однако реально, исходя из нейрофизиологического опыта и материала 6 тома Основ ИИССИИДИОЛОГИИ, в течение 2-3 минут (вспомним айфааровскую практику) после появления первых признаков фобической активации, перед началом неостановимого каскада белковых генно-экспрессивных реакций, либо самостоятельно, либо с посторонней помощью (что, несомненно, более действенно; например, выдача банальной пощечины или обливании паникующего имярека водой) сместить свою (его-ее) Фокусную Динамику в менее деструктивное направление.

В случае вполне предсказуемой безуспешности данных попыток, на первый план выходит самоосознание и признание наличия страха (рассуждалки на тему «я не такая» и про «трамвай» здесь не работают - страх не исчезнет только потому, что вы пытаетесь его игнорировать). Психологи из Калифорнийского университета США доказали в ходе эксперимента, что, когда они предлагали людям со страхом пауков проговаривать свою эмоцию, то, чем подробнее был рассказ участника, тем скорее он избавлялся от этого достаточно абсурдного страха. После проговаривания необходимо детально продумать, а лучше прописать план действий, при этом отделяя страх от тревоги (тревога направлена на будущее, на то, что мы не можем контролировать, она неопределенна, тогда как страх вполне конкретен).

Второе по значимости – это определение первопричины данного страха (задача на самом деле далеко не из простых, и, зачастую, самостоятельно практически нерешаема, ведь чаще всего, когда речь идет не об ассоциативных, по сути «общепринятых», социально понятных, фобиях, а о первородных, базовых, генетико- онтогенетически обусловленных страхах, мы не имеем возможности без посторонней профессиональной помощи в лице грамотного психолога или психиатра «докопаться» до первоисточника, до первопричины, хотя по сути им всегда является страх смерти).

На следующем этапе борьбы с фобическими приступами надо прекратить самобичевание - в данном случае самокритика непродуктивна. Крайне важно заручиться поддержкой близких, включая коллектив единомышленников (тем самым вы невольно немного рассеете атаку субличностей на ваше самосознание). Мы не сторонники призывать вас делать это публично, но практика показывает, что иногда полезно отыграть страх с помощью крика (вспомним боевые кличи воинов), или даже с использованием элементов агрессии (битье посуды, избиение чучела «врага»). Безусловно полезна здесь физическая нагрузка (например, айфааровская практика «солнечных дней») и дыхательная гимнастика. Ну и конечно, не надо забывать про целительные свойства ИНГЛИМИЛИССА-Центра – идеального регулятора автономной нервной системы. Давно известно, что для людей свойственно использование различных форм сексуальной активности и (или) пищевых эксцессов для уменьшения тревоги и страха: это и печально известные сексуальные перверзии во время боевых действий, и массовая публичная мастурбация римлян во время осады варваров, и оргии приговоренных к смерти гладиаторов и, возможно, фобически обусловленный внутриутробный онанизм мальчиков, иногда наблюдаемый при УЗИ-обследованиях в третьем триместре беременности.  

Любопытно и одновременно обидно, но в случаях компенсаторной антистрессовой сексуальной реализации механизм регресса фобий работает только до наступления оргазма, когда за счет активации симпатической нервной системы возможно развитие диаметрально противоположных реакций, вплоть до резкого усиления тревожности, ведь еще Аристотель заметил, что «Post coitum omnia animalia ppressus est» («После соития всякое животное печально»). Посему, видимо, продуктивнее просто умерено выпить хорошего вина, съесть шоколадку и как следует поспать… Кстати, о диетической терапии страха: как правило, рост кортизола вызывает желание потреблять больше углеводов, больше сладких продуктов, что привносит в организм долгожданный серотонин и дофамин – увы, часто это заканчивается булимией вкупе с «manducans nocte» («ночная еда» - синдром Станкарда-Грейса-Вулфа ).

По сути своей базовые общепринятые рекомендации по профилактической стрессо-защищенности не несут в себе ничего неизведанного человечеством. Фактически, с некоторыми нюансами, это все тот же ЗОЖ (здоровый образ жизни) - на этом фоне, несомненно, более действенными являются методики, используемые в некоторых закрытых сообществах (монастырях, ашрамах и др.), где нейрофизиологические динамизмы, находясь под эгидой духовного развития и трансцендентного знания более контролируемы и корректируемы.

Резюмируя все вышеизложенное, можно сказать, что объективно осознаваемые и материализуемые нами варианты ПВК, по инерции и незнанию называемые  человеческими, по сути своей более чем на 90% продолжают оставаться инопротоформными, микстумными мирами с превалированием реализации животных программ, при том, что спонтанное и неосознанное накопление  нашими конфигурациями (в равной степени это же относится и к представителям любого иного типа бирвуляртности[18]) фрагментированных сочетаний всевозможной разносмысловой Информации, подразумевающее, в частности, и информацию, связанную с реализацией инстинкта самосохранения (проработку страхов), объективно необходимо для осуществления Процесса Амплификации Самосознания, для обеспечения целенаправленного гетерогенеусного Синтеза.

Отметим при этом, что феномен страха, наряду со своим антиподом феноменом низко- и среднечастотной радости, являясь базовыми инструментами унго-ссвооунных[19] реализаций, представляет из себя тот «кнут и пряник», с помощью которого  интенсифицируется амплификационный процесс в данных резопазонах ПВК. Соответственно, можно сказать, что страх априори не может иметь оценочной характеристики: страх - это не плохо и не хорошо, это естественная нейрофизиологическая реакция в ответ на поступление информации, осознанно или бессознательно воспринимаемой как опасность. Весь вопрос лишь в нашей конфигурационной способности к лабильному своевременному и адекватному реагированию на данную стрессовую информацию, профективно ускоряющую гетерогенеусный синтез, вопрос в перманентности и устойчивости в  Фокусной Динамике основных синтетических доминант, в использовании потенции культивации Высокочувственного Интеллекта и Высокоинтеллектуального Альтруизма, а на нейрофизиологическом уровне – вопрос в  постепенной переакцентуации с творчества палеокортекса, архикортекса и лимбической компоненты (собственно церебрума) на преференции непосредственно в отношении  кортекса, префрантальной коры (ПФК), а еще локальнее –  вентро-медиальных и вентролатеральных отделов ПФК.  

В заключение можно отметить, что актуальность обращения к проблеме человеческих страхов обусловлена их явной или скрытой базовой доминацией в структуре наших эмоций и переживаний, фактической экстраполяцией, переносом, инстинкта самосохранения едва ли не на все сферы бытия, на все ключевые компоненты жизнедеятельности личности и общества в целом. Особую остроту данный вопрос приобретает в современных условиях, в условиях резкого возрастания энергоинформационной нагрузки, которой подвергается наша система восприятия, наши биологические формы на фоне общего количества экстремальных ситуаций и видов деятельности, протекающих в сложных технологических условиях, нарастающего потребления антидепрессантов и психоактивных веществ, увеличения числа конфигураций, имеющих пограничные личностные и эмоциональные расстройства, и, как следствие, активизации агрессивных форм защитного поведения.              

Таким образом, на фоне перманентной сохранности базовых бессознательных фобий, новые, благоприобретенные, ассоциативно социализированные страхи становятся значимыми энергоинформационными составляющими, характеризующими состояние коллективного сознания человечества данных ПВК, представляя из себя (в порядке возрастания степени воздействия):

• актуализацию новоявленных общесоциальных страхов, обусловленных, в частности, проблемой широкомасштабных миграций (возникновение по определению немецкого политика Петера Альтмайера «страха перемен, вызванного резким и постоянным увеличением миграционных потоков»); для сопоставления: в конце ХХ столетия на первом месте у большинства европейцев были традиционные страхи: утраты близкого человека (первое место), болезни (третье место), смерти (седьмое место!);
• появление страхов, вызванных явной или фейковой угрозой голода;
•  возникновение специфических фобий[20] пандемий, связанное с общемировой проблемой распространения коронавирусной инфекции;
• появление страхов, связанных с общемировым системным экономическим кризисом;
• и, конечно же, активизацию базового страха смерти, обусловленную фактическим развязыванием третьей мировой войны.

Несомненно то, что в данный период нашего развития, в условиях, пользуясь библейскими аналогиями, фактического раскрытия «трех из семи апокалипсических печатей» (голод, война, смерть) востребованность изучения причин возникновения страхов и возможности управления ими максимально актуализируется.